Бывают спектакли, после которых трудно привести в некую систему свои впечатления и сам спектакль выстроить в нее же. Так у меня случалось с Крымовым, случилось и сейчас, с постановкой Кирилла Соленова в Рыбинском театре. Причина этому – игра режиссера с воображением зрителя.
Для начала замечу, что премьера «Невольниц» – это первый на моей памяти спектакль Рыбинского театра, который вызвал дискуссии у зрителей поколения 25+. Он ощутимо оживил восприятие и заставил наконец свернуть с привычной “колеи”, давно и надежно проторенной психологическим реализмом Станиславского. Оговорюсь, что этот “психологический реализм” бывает разного качества и в своем истинном виде требует от актера сложнейшей работы интеллекта и наблюдательности.
Островский определил жанр «Невольниц» как комедию. Понять этот выбор настолько же сложно, насколько и выбор Чехова – сделать «Вишневый сад» комедией, а не драмой. Однако, если автор имел в виду «играть как комедию», то дело приобретает другой оборот.
Идея “Невольниц” Кирилла Соленова в том, что у каждого героя два лица. Всё имеет две стороны. Этой идее служит и сценография, созданная художником Антоном Богатовым. Черные стулья, висящие под потолком на досках, скрепленных крест-накрест. Белые парящие ткани декораций и белые, а-ля свадебные платья героинь, которые они надевают в моменты своей “благодушности”. Черный грим слуг дома Стырова, напоминающий парад ходячих мертвецов под Хэллоуин. Черные пиджаки Стырова, Коблова, Мулина и Мирона Ипатыча. Черные жилетки слуг. “Черный квадрат” Малевича и цветной портрет в духе кубизма Пикассо, висящие по разные стороны сцены. Актерская игра тоже подчинена идее двойственности. Герои то истошно кричат и делают акценты, выделяя слова из предложения, то вдруг произносят реплики естественно и так, что появляется желание вслушиваться в слова. Хочется верить, что за этим стоит и пародия на “классическую” манеру театральной игры, возведенную в абсолют и глубоко почитаемую старшими поколениями.
Тема “Невольниц”, заявленная режиссером – запутанность и коварство женской души. Однако, я склонна к менее романтической трактовке. Для меня это не столько запутанность, сколько глупость и вечная надежда, что “где-то ТАМ точно есть настоящая любовь”. Такое свойственно и некоторым мужчинам.
Всегдашняя филигранность драматургии Островского заключается в том, что зритель до самого конца сопереживает герою, который делает очевидно глупый выбор с самого начала. Более того, этот герой и становится настоящим «волком в овечьей шкуре».
Евлалию Андревну, эпицентр пьесы, Кирилл Солёнов делает сторонницей liberté égalité fraternité. Именно liberté её потом и погубит. Только Евлалия служит “пятном”, все отчетливее выбивающимся из общей черно-белой канвы спектакля. Художник наряжает ее сначала в элегантное черное платье с кружевом, которое как бы роднит героиню с остальными “орками” из подземелья. А затем Евлалия появляется уже в сверкающих нарядах. И чем ближе к концу, тем сильнее искрятся ее платья. Евлалия (Екатерина Бондаренко) – по-детски наивное существо, привыкшее говорить только правду и искренне верящее, что все вокруг добрые и порядочные люди без “двойного дна”. Евлалия Кирилла Соленова для пущей “инаковости” приезжает в дом Стырова из Франции. Оттуда же родом и ее увлечения свободой. Нельзя не отметить, что актриса действительно понимает мотивации и цели своей героини. Так же, как и тонкую душевную организацию и ранимость Евлалии.
Как часто бывает у Островского, фамилии действующих лиц “невольниц” и “невольников”, оказались говорящими. Евлалия наводит на напевность и ветренность своим “ла-а-а”. Мулин – некое производное от “муля”. Коблов – от “каблука”, которым умело манипулирует жена (Софья Скрябина).
Отдельно отмечу яркий образ экономки Марфы (Алла Малушенко). Актриса сумела вывести второстепенного персонажа на позиции главного своей энергией и эксцентричностью.
Вполне очевидно, что “Невольницы” Рыбинского театра задали новую планку последующим постановкам. Премьерные показы уже дали понять рыбинскому зрителю, что театр – это не обязательно прямое воплощение текста, написанного драматургом, но и провоцирование воображения и воспоминаний, смешение театров разных культур и традиций, внесение духа современности в пьесу, которое не отменяет уважения к автору.
