…Оно властно нависает над нами, пугая своими размерами и идущей от него неизвестностью. Огромное небесное светило то ярко сияет, то вдруг наливается тревожным красный цветом.
Эта отсылка к «Меланхолии» Ларса фон Триера придает спектаклю «Смех лангусты» Рыбинского драматического театра в постановке Натальи Людсковой особое звучание, делая историю противостояния Художника и неумолимо надвигающегося небытия невероятно современной. Обращаясь к пьесе Джона Марелла, посвященной Саре Бернар, театр не создает спектакль-байопик. Знаменитая актриса здесь есть символ Человека Играющего, живущего Театром и не мыслящего своего существования без сцены. Художником спектакля Леонидом Панчиным точно найдена сценическая метафора. Актер — инструмент, подобно скрипке и виолончели, которые появляются здесь в руках неких муз (Валентина Яковлева и Елена Рябчикова), но у них будто нет корпусов, нет никакой защиты — нам видны лишь их остовы и натянутые до предела струны. Так и Она — заслуженная артистка РФ Светлана Колотилова — прячась за маской самодостаточности, оказывается человеком без кожи, чье нутро распахнуто, открыто, беззащитно, и сотни обнаженных нервных окончаний реагируют на боль и ласку, любовь и равнодушие. Поначалу мы видим сумасбродную капризную стареющую женщину, дурной характер которой сводит окружающих с ума. Сидя на террасе, она категорично не соглашается уйти в прохладу комнат, хотя полуденный зной вреден ей. Властно требует подать зонт, включить любимую пластинку. Интонации ее жестки, тон надменен. Ее желания — закон, даже если они противоречат здравому смыслу. Но только так, только на пределе возможностей может и хочет существовать эта женщина! От того и вступает она в бесконечные перепалки со своим секретарем.
Питу в исполнении Сергея Молодцова — воплощение рациональности, прагматичности, порядка. Носит костюм-тройку, несмотря на жару. Не замечает красоты моря, зато переживает, что влажный воздух испортит механизм граммофона. За рабочий стол садится со строгой ровной спиной. Сегодня им предстоит прожить долгий день. Быть может, самый долгий из всех. И день этот многое изменит в каждом. Оба они окажутся у той черты, за которой невозможно оставаться прежним. Идеально сложенную им стопку листов уже написанных мемуаров она без сожаления швыряет прочь: не делайте из меня национальное достояние! Она не хочет «бронзоветь», отчаянно старается быть живой. Это ощущение подлинной жизни дает ей пространство игры. Она не вспоминает эпизоды своей биографии, она их проживает! Единственный ее зритель — Питу — покорно готов следить за «представлениями» (не будем сейчас вступать в споры о школе, которой принадлежала Сара Бернар, — представления ли, переживания, для этого спектакля сие не имеет значения). Он наизусть знает все монологи и пассажи, и то, как она напыщенно и цветисто, в худших традициях старого театра читает отрывки из «Федры» и даже «Дамы с камелиями», ему претит, хотя он деликатно уходит от оценок. Но истинной актрисе зрителей мало! Ей нужен партнер — его взгляд, голос, прикосновения рук. Питу усиленно сопротивляется этим попыткам втянуть его в игру — в его систему жизненных координат импровизация не вписывается, что называется, «по определению». Соглашается подыгрывать лишь в рамках выполнения своих обязанностей — и делает это из рук вон плохо. Внешние трансформации даются ему прекрасно, один-единственный шарф то повязанный на голову, то небрежно перекинутый через плечо — и вон мы уже видим мать, настоятельницу монастыря, американского импресарио. Но игра не клеится, буксует на месте, вызывая в Саре приступы раздражения и чуть ли не болезненного гнева: как можно быть настолько рассудочным и не способным к сотворчеству? Но когда он вот-вот готов уйти, Она, остановив собственную показную истерику, протягивая ему руки: «Не бросайте меня!» И в этом порыве перед нами раскрывается одинокая, страдающая душа.
Для нее Питу — не просто секретарь. То, что он значит для Сары много больше, становится понятно, когда она выводит его на разговор о нем самом, его страхе близости с другими людьми, пережитой им неудачи с Лиз. Потому такой пронзительной получается сцена, когда Сара вызывает в воспоминаниях своего мужа Жака. Она не заставляет Питу играть его роль — это невозможно. Любовная встреча решается режиссером пластически — на темном фоне сплетаются руки в девственно белых перчатках, соединяются воедино, чтобы потом, обратившись в крылья птиц, разлететься навсегда. А когда, по требованию Сары, Питу будет читать сухое подробное описание операции по ампутации ее ноги, она, защищаясь от суровой реальности происходящего, сидя вполоборота на авансцене, нанесет себе театральный грим, не забыв и нарисованную слезу трагического паяца. И, словно достигнув вершины своего актерского мастерства, негромко, но глубоко произнесет гамлетовское «Быть или не быть?..» Как последний выплеск… Опустошенно она поворачивается к залу, и видно, как по некрашеной половине лица вот-вот готова пролиться слеза — настоящая, горячая, живая… «Моя двойная жизнь» — как тут не вспомнить?… Отлучившийся за лекарством Питу находит ее неподвижно лежащей на полу. И в этот момент с него слетают все маски — может быть, впервые за долгое время он испытывает эмоциональное потрясение, в нем пробуждаются так глубоко запрятанные чувства! За долгий день и пережитую ночь герои проходят путь обретения себя настоящих, способных чувствовать, любить, жить! Она приходит в себя, и герои Светланы Колотиловой и Сергея Молодцова играют лучшую сцену — встречу Сары Бернар и Оскара Уайльда. Легко, иронично, подхватывая реплики друг друга, эти последние романтики уходящей эпохи придумывают отличную шутку: не умрут никогда, навсегда оставшись в своих произведениях и лучших ролях! Их игра, поворачивающая время вспять, и есть тот единственно возможный способ, которым можно остановить вселенский апокалипсис. Он надвигается на человечество с упорной регулярностью: в веке минувшем «Криком» Эдварда Мунка, сегодня — кроваво-красной Меланхолией. Но смех (смех, не крик!) утверждает неизменное торжество Жизни!
Журнал «Страстной бульвар, 10»
Елена ПОПОВА